Юрий Набутовский — один из трех человек, подвергшихся 11 декабря обыскам, — рассказал Openspace о том, как он стал подозреваемым по «Болотной» наряду с Леонидом Развозжаевым и ездил ли он на семинары для оппозиции.

Мы разговаривали поздно вечером 11 декабря в кафе. Вид у Юрия был довольно измотанный.

 — Юрий, спасибо, что после шести часов обыска и нескольких часов допроса нашли время для интервью. Вы сегодня хоть что-нибудь съесть успели?

— Да, я перехватил супу. Но с удовольствием заказал бы мяса.
 

Официантка: «Простите, вам с кровью?» Юрий в ужасе смотрит на официантку, потом начинает хохотать.
— Нам крови не надо! Крови сегодня было достаточно! Давайте мясо без крови. И, Ксения, давай на «ты»?

— Хорошо. Обыски проходили уже у десятка свидетелей по «Болотному делу». И все давали подписки о неразглашении подробностей. Ты, получается, первый, кто не дал. Рассказывай, каково это, когда роются в твоих личных вещах?

— Я на самом деле все-таки дал подписку. Правда, только о неразглашении сведений, которые стали мне известны в результате следственных действий. На обыск она, действительно, не распространяется.

— Продавили?

— Я, с одной стороны, понимаю, что нет такой нормы в законе, которая требует давать подписку. Но, с другой стороны, я не хотел создавать конфликтную атмосферу — я понимаю, что можно проводить обыск куда более жестко и некомфортно для меня. А ведь мне это потом все по местам расставлять. Плюс еще такое частное обстоятельство: у меня мама — пожилой человек, и я понимаю, что для нее это стресс. И я их только об одном попросил — не будить маму. Они ведь пришли ко мне в 7.15 утра — следователь, опер и два понятых.

— Разулись?

— (Смеется.) Жена их попросила, они послушались.

— Постановление на обыск у них было?

— Было. Они мне сразу дали его прочитать. И там была очень интересная формулировка, что я не просто свидетель по беспорядкам на Болотной площади, а что следствие считает меня причастным к подготовке беспорядков — наряду с Удальцовым, Развозжаевым и Лебедевым. Правда, копию постановления не дали, фотографировать запретили. И даже адвокат их не переспорил.

— А где ты нашел адвоката в такой ранний час?

— В «РосУзнике». Я так понимаю, для них это такой же дежурный выезд, как для «Скорой помощи», — адвокат был у меня уже в начале девятого.

— У тебя переворачивали ящики, как это показывают в голливудских фильмах?

— На самом деле нет. Мы зашли сразу в большую комнату, опер подошел к книжным шкафам. И тут я вспомнил эту историю из букваря, как к Ленину нагрянула с обыском в Шушенское царская полиция. И Ленин-то знает, где у него что лежит. И самое важное лежало, если я правильно помню историю, на первой полке, поэтому Владимир Ильич очень вежливо предложил полицмейстеру стул, чтобы тому было удобнее начинать обыск с пятой полки. Суть рассказа в том, что, когда полицмейстер дошел до первой полки, он уже потерял к обыску всякий интерес. Так что, когда следователь попросил мой ноутбук, я его еще предупредил, что зарядки надолго не хватит.

— Может, ты ему еще и кабель дал?!

— Дал! И адвокат мне потом сказал, что это была очень правильная стратегия. А оперативник в то время смотрел, что в шкафу. Тут, говорю, у нас детские книги, тут вот — фантастика, тут— пятитомник Шиллера на языке оригинала. Книга, говорю, — самодостаточная вещь. А сам понимаю, что рядом стоит книга Джина Шарпа (автор книг о методах ненасильственной борьбы с диктаторскими режимами. — Openspace). И еще пособие, как обойти интернет-цензуру. Но там заглавия были по-английски, видимо, опер не понял просто. Зато опер нашел инструкцию координатора «Солидарности». Мы ее еще года три назад написали. Не представляю себе, что там может быть важного. Наверное, их заинтересовало слово «инструкция». Опер все просмотрел: полотенца, постельное белье, даже коллекцию моих монет. А потом добрался до шкафа с пингвинами.

— С кем, прости?!

— Пингвины — это благородно. Это свет, добро, семейные ценности. Представь себе: шкаф два на шестьдесят, сверху донизу заставленный разными пушистиками. А в другом шкафу живут стеклянные, оловянные, деревянные пингвины. Но опер их даже трогать не стал. Спасибо ему. Мне бы это с эстетической точки зрения было неприятно.

— Понимаю. Много они у тебя вещей изъяли?

— Какую-то брошюру с митинга, брошюру с фотографией Ющенко, хотя я даже на Майдане-то не был. Телефон, компьютер, ноутбук. А еще они изъяли последний номер журнала The New Times — с красной обложкой и надписью «Козлы они» — о тех, кто пришел с обыском к Павлу Костомарову. Я думаю, с Евгении Марковны (Евгения Альбац — главный редактор The New Times. — Openspace) надо денег стрясти за промоушен.

— А что было в Следственном комитете, ты имеешь право рассказывать?

— Да я им сразу сказал, что есть 51-я статья Конституции, позволяющая мне не свидетельствовать против себя. Так что ничего и не было.

— Они спрашивали тебя о поездке в Литву в феврале этого года?

— Если они о чем-то таком и спрашивали, то вскользь. Значит, как я уже сказал, в соответствии с 51-й статьей я это не комментирую — я следователям сказал и тебе говорю.

— Один мой знакомый из СК говорит, что Таисия Александрова и Анна Корнилова, которых допрашивали одновременно с тобой, признали, что были в Литве.

— (Пожимает плечами.) Я с ними лично не знаком.

— Юрий, я изучала вопрос о поездках протестных активистов из России, Белоруссии, с Украины в страны бывшего СССР на семинары, в частности, в Литву и Польшу. Так что утверждения следователей в том, что такие лагеря существуют, не кажутся мне такими уж дурацкими.

— Я допускаю, что такие поездки могут быть. Но не верю, что в них что-то решительное может организовываться.

— Ты принимал участие в таких поездках?

— Не совсем. Я раза три участвовал в международных семинарах. Был в Риме, Страсбурге и — года три назад — в Будапеште. Это, правда, не соседние с Россией страны. И свержение режимов там уж точно не обсуждалось. Европейцы постоянно организовывают семинары по правам человека, по правам сексуальных меньшинств, по борьбе с расизмом и нацизмом. В Риме я был единственным представителем России и пытался им объяснить, что у нас все эти проблемы существуют не только в интернете, как у них, но и в реальной жизни.

— А на чьи деньги все эти семинары были организованы?

— Насколько я знаю, на деньги Совета Европы; возможно, есть еще какие-то спонсоры. Это, как правило, какие-то подконтрольные Совету Европы организации, вроде департамента молодежной политики в Италии. Я всей процедуры не знаю.

— Насколько я себе представляю, поездка в Литву, из-за которой были все эти допросы, финансировалась не Советом Европы. Не знаешь, как обстоят дела с финансированием поездок российских активистов в страны ближнего зарубежья?

— Полагаю, тут пути финансирования до конца никто никогда не раскроет.

— А тебя это не смущает?

— Для меня скорее важны цели, которые декларируют организаторы. Важно, чтобы этот гипотетический семинар был интересным. И потом, от кого-то ведь ты получаешь приглашение. И у тебя есть представление о нем персонально. Так что, наверное, меня это не останавливает. Ну и какой-то туристический мотив, не скрою, тоже имеет место.

— Мы говорим о семинарах с сильным политическим акцентом.

— Любая дискуссия по правам человека, по субкультурам, группам обществ — это всегда в конечном итоге политика. Даже защита бродячих животных — это тоже политика. Как минимум потому, что налогоплательщики за это платят.

 — Один оппозиционный активист рассказывал мне — анонимно, конечно, — как он читал в одной из таких поездок лекцию о «протестных акциях быстрого реагирования», что ли, — как-то так они называются. В частности, он рассказывал, как правильно сбивать шлем с омоновца.

— Не знаю такого понятия. Мне знакомо понятие «акция прямого действия».

— Наверное, о них и речь.

— Но эта акция состоит в том… сейчас я попытаюсь на ходу сформулировать… Сравнительно быстро небольшая группа людей производит некое действие, например, приковывает себя наручниками к трубе, как это делают экологи. Либо баннер вывешивает. Насколько мне известно, в таких акциях всегда есть установка на ненасильственные действия. Правда, были случаи захвата нацболами администрации — во всяком случае, следствие подозревало нацболов.

— Да, человек, который мне рассказывал о каске, был из их тусовки.

— Это две большие разницы. Для меня и для большинства моих коллег насилие неприемлемо. Я бы не стал в таком участвовать. Я не боец в принципе, я бы не смог снять каску.

— Давай посмотрим на ситуацию с точки зрения патриотов. Представим себе, что ты едешь в поездку, источники финансирования которой до конца не известны, и тебя там учат акциям прямого действия, пусть они даже носят ненасильственный характер. Но они носят откровенно политический характер. Не становишься ли ты участником какой-то геополитической игры — игры, которая может нанести ущерб безопасности страны, в которой ты живешь и гражданином которой ты являешься?

— Когда депутатов какой-то думы приглашают в Париж на какую то тусовку по линии ЮНЕСКО, можно ли быть уверенным, что в этом нет глубоких геополитических интересов? В конце концов, у них остается после этого глубокое хорошее впечатление о Франции — хотя бы. И, если такие поездки продолжаются из года в год, лет через десять Франция получает лояльных людей в российской политтусовке. Теперь хочу придраться к слову «безопасность». Безопасность РФ от кого? От чего? Внешней военной угрозы?

— Мы говорим не о военной угрозе. Мы говорим, что некая держава может финансировать какие-то обучающие лагеря — для того, чтобы активисты изнутри каким-то образом разлагали систему.

— Конечно, системе, с ее точки зрения, не нравится любое действие, против нее же направленное. Но, говорю это совершенно искренне, я не знаю ни одной поездки, в которой бы учили свергать режим. Все это носит ненасильственный характер. Если у нас есть закон о свободе собраний, митингов, шествий, то собрание меня с какими-то единомышленниками в рамках закона — оно изначально никем и ничем плохим не является. И если мне рассказали, что такое право есть, что это круто — о нем заявлять, я не вижу здесь подрыва системы. Это декларация прав человека. Это наша Конституция, там все это есть.

— А правда, что многие активисты любят такие поездки просто потому, что там можно погулять на халяву и потусоваться? Мне рассказывали о каких-то сумасшедших попойках.

— Я уверен, что любое количество молодых российских граждан, пусть даже оказавшихся за границей, будет проводить досуг по имеющейся традиции. В большинстве случаев она предполагает распитие алкогольной продукции, да. Иногда это называется попойкой.

— А как ты вообще во все это попал? Ты производишь впечатление мальчика из интеллигентной московской семьи.

— Да. Папа профессор, мама кандидат наук. Всю жизнь занимались очисткой промышленных газов. А я в 1995-м закончил школу с серебряной медалью и поступил на экономфак МГУ, тогда все шли либо в экономисты, либо в юристы. На четвертом курсе нам читали «Введение в политологию», а потом я случайно увидел объявление «Вышки» о приеме на отделение политологии в магистратуру. Поступил туда, занимался наукой. В 2003 году пошел работать в службу при правительстве Москвы, которая занималась бытовыми отходами. Предложил им совершенно новую систему расчетов: привязать ставки по сбору бытовых отходов к площади жилья. Я считаю, что владелец 200-метровой квартиры может больше платить коммуналку. Но мне популярно объяснили, что в инновациях они не нуждаются.

— Тогда вроде еще не было в моде этого слова…

— Я ушел работать в небольшое бюро переводов. И вот там у меня появился старший товарищ, украинец, который увлекался политикой. Он мне много рассказывал про Майдан, это был как раз 2004-й год. Я тогда понял, что по телеку про Украину либо плохо, либо никак. А товарищ мне говорил, что это другая степень человеческой свободы — люди с горящими глазами. Он меня познакомил с какими-то оранжистски настроенными людьми. Я просто выпил с ними несколько раз — не то чтобы много общался. И уже когда они победили, весной 2005-го приехал с друзьями в Киев погулять. И вот до сих пор помню этот перекрытый Крещатик. Коммунистов каких-то с красными флагами. Все эти сувениры на Андреевском спуске. Все это оставило какой-то отпечаток.

— Какой?

— Тогда все задавались вопросом: ты за Ющенко или за Януковича? И это трансформировалось в какие-то политические аналогии здесь, в Москве. Так что я вернулся, разыскал сайт СПС — они были мне близки по экономическим воззрениям.

— А помнишь свой первый митинг?

— Я помню, что пришел на эспээсовскую движуху у Долгорукого, там был митинг против ксенофобии. Я опоздал и увидел только закрывающиеся двери автозаков. Тогда же я написал что-то в другое движение — в «Оборону». И до сих пор помню, как в начале весны 2006-го Путин пригласил людей из движения ХАМАС на официальный прием. Дарованное мне фамилией Набутовский естество запротестовало. Все нормальные люди знают, сколько на ХАМАСе крови! Мы встретились с ребятами из «Обороны» в районе Парка Культуры, пошли к представительству Палестинской территории. Нас человек десять было, может, меньше. У кого-то одного свернутый флаг «Обороны». Мы даже дойти не успели, нас сразу попросили зайти в автозак. У меня было какое-то чувство бессилия, что ли. Я ведь даже сделать еще ничего не успел!

— Вот скажи: если бы тебе в тот момент подвернулся параплан или парашют, есть ли вероятность, что ты бы променял митинги на другое увлечение?

— Не знаю. У нас была очень хорошая компания. Все мои новые друзья книжки читали какие-то более высокие, чем те, кто окружал меня до этого. Я ведь тогда был одиноким парнем слегка за 20. Вообще, я за все эти годы заметил, что люди подают заявления в политические организации либо если в их жизнь вмешивается политика, либо если они оказываются одиноки.

— А чем ты зарабатывал на жизнь?

— С 2006 по 2008 год я работал в СПС. Получал долларов $500–600. Но я жил с родителями, мне этих денег хватало на мои потребности. В Андорру и Куршевель не мог себе позволить съездить, но ни у кого из нас не было таких запросов. Потом СПС развалился, они не смогли заплатить 3 млн рублей. И консервативная часть людей перекочевала в «Правое дело», а молодая и радикальная — в «Солидарность». Там со мной уже говорили на равных, я перетек туда. Денег это не приносит больших, но у меня есть всякая фрилансовая работа — переводы, технические и экономические. И мне нравятся люди, с которыми я общаюсь, и то, что мы делаем. Может, таким горячим надо быть в 18, а не в 34, но неважно. Это мой жизненный путь.

Источник: http://www.openspace.ru/

Беседовала Ксения Леонова.